Лунная долина - Страница 120

120

Билл, который лежал ничком, зарывшись в песок пальцами босых ног, вскочил и взял топор.

— Но долго так продолжаться не может, — сказал он с глубоким сожалением. — В любую минуту могут начаться дожди. Прямо чудо, что ясная погода все еще держится.

Когда он в субботу утром вернулся со своей прогулки по гребню южных скал, Саксон на месте не оказалось. Громко позвав ее несколько раз и не получив ответа, он выбрался наверх, на дорогу, и увидел ее в полумиле, — она сидела верхом на неоседланной, невзнузданной лошади, которая неохотно тащилась по луговине.

— Твое счастье, что это старая кобыла, ходившая под седлом, — видишь, вот и следы от него, — проворчал он, когда Саксон, наконец, остановилась около него и он снял ее с лошади.

— О Билли! — она сияла от радости. — Я же никогда не ездила верхом. Это было замечательно! Я и растерялась — и была полна отваги.

— Я просто горжусь тобой, — отозвался он еще более сердито, — не всякая замужняя женщина полезет на чужую лошадь, да еще если она ни разу не ездила верхом.

И я помню, что обещал тебе хорошую верховую лошадь в полное твое распоряжение, — лошадка будет первый сорт!

Пожиратели абелонов приехали в двух экипажах, а часть — верхом, и спустились в бухту Бирса. Среди них было человек десять мужчин и почти столько же женщин. Все молодые — между двадцатью и сорока годами, — и все, видимо, добрые друзья. Большинство были женаты. Они подняли веселый шум, толкали друг друга на скользкой тропинке и сразу создали вокруг Саксон и Билла товарищескую атмосферу, искреннюю и теплую. Дамы окружили Саксон, — она никак не могла поверить, что это замужние женщины, — они очень ласково отнеслись к ней, расхваливали ее лагерное и дорожное снаряжение, засыпали ее вопросами. Саксон сразу поняла, что и сами они опытные туристки, — достаточно было взглянуть на их котелки, сковороды и бак для раковин.

Между тем мужчины разделись и отправились искать ракушки и абелоны. Женщины же, увидев укулеле, решили, что это страшно интересно, и Саксон не помогли никакие отговорки — ей пришлось играть и петь. Некоторые из них побывали в Гонолулу, и этот инструмент был им знаком; они подтвердили, что да. Мерседес правильно назвала укулеле «скачущей блохой». Они также знали те гавайские песенки, которым ее научила Мерседес, и очень скоро под аккомпанемент Саксон все пели хором «Алоха Оэ», «Сорванец из Гонолулу» и «Прелестная Леи Легуа». Саксон искренне смутилась, когда некоторые из них, даже наименее молодые, стали плясать на песке «алу».

Наконец, мужчины вернулись, нагруженные мешками с ракушками, и Марк Холл, в качестве первосвященника, приступил к торжественному обряду племени. Он взмахнул рукой, и камни сразу опустились на белое мясо жемчужниц, а все голоса слились в гимне абелонам. Старые, знакомые куплеты пелись всеми, а время от времени кто-нибудь один исполнял новый, который затем подхватывался хором. Вилл выдал Саксон: он вполголоса попросил ее спеть стихи, сочиненные ею самою; и она робко начала своим чистым, приятным голоском:

Сидим кругом и камнем бьем,

Для нас ведь нет законов.

Ведь все мы — о! — хотим давно

Покушать абелонов.

— Замечательно! — воскликнул поэт, слегка поморщившись от рифмы «о! — давно». — Она заговорила на языке племени! Ну, пойте, дети мои, все разом!

И все пропели стихи Саксон. Затем были исполнены новые строфы, сочиненные Хэзардом, одной из девушек и Железным Человеком с зеленовато-серыми глазами василиска, которого Саксон сразу узнала по описанию Холла. Но самой ей казалось, что лицом он похож на священника.

Кто любит шпик, а кто язык,

Кто просто макароны.

А я, простак, тяну коньяк,

Когда есть абелоны.

Пьют за столом коньяк и ром,

Ликер и пунш с лимоном.

Мне подавай лишь каравай

Впридачу к абелонам!

Кому дурман сулит обман,

А кто творит законы,

Но хитрый кот навагу жрет,

А с нею абелоны.

Черноволосый и черноглазый человек с озорным лицом сатира, — Саксон узнала, что он художник и продает свои картины по пятьсот долларов за штуку, — вызвал всеобщее возмущение, пропев:

Их всех не съесть, не перечесть,

На дне их — миллионы:

Ведь как-никак вступают в брак,

Плодятся абелоны.

Пенье продолжалось, и без конца чередовались старые и новые строфы в честь сочного кармелского моллюска. Саксон веселилась вовсю, и ей было трудно уверить себя, что все это происходит на самом деле. Казалось — это волшебная сказка или воплотившийся в жизнь рассказ из книжки. Напоминало это и театр, где приезжие были актерами, причем она и Билл каким-то непонятным образом тоже попали на сцену. Смысл многих услышанных ею острот ускользнул от нее, многое она поняла, — впервые она присутствовала при том, что называют «игрой ума». И тут сказалось полученное ею пуританское воспитание: иные вольности удивляли ее и смущали, но она чувствовала, что не может судить этих людей. Они, эти легкомысленные художники, все же казались ей хорошими, и, конечно, в них не чувствовалось такой грубости и вульгарности, как во многих мужчинах, с которыми она когда-то встречалась на воскресных гуляньях. Ни один из мужчин не напился, хотя в термосах были коктейли, а в большой оплетенной бутыли — красное вино.

Особенно ее поразило их бьющее через край веселье, чисто ребячья жизнерадостность и ребяческие шутки. Это впечатление еще усиливалось тем, что перед нею были писатели и художники, поэты и критики, скульпторы и музыканты. Один из мужчин, с тонкими выразительными чертами лица, — ей сказали, что это театральный критик известной газеты, выходящей в Сан-Франциско, — показал номер, который после него пытались повторить остальные мужчины, но самым смехотворным образом проваливались. На берегу, на равном расстоянии, поставили доски — они служили как бы барьерами, и театральный критик, встав на четвереньки, пустился галопом по песку, в совершенстве подражая лошади и перескакивая через одну доску за другой, как лошадь, когда она берет препятствия.

120