Лунная долина - Страница 144

144

— Прямо кинематограф в небе, — заметил под конец Билл.

— Ах, все это очень красиво, — вздохнула Саксон. — Но лунных долин здесь все-таки нет.

Они попали в тучу бабочек, и фургон несколько дней двигался в густом рое этих крылатых созданий, покрывавших дорогу словно ковром коричневого бархата. Казалось, сама дорога взлетает кверху из-под копыт фыркающих лошадей, когда бабочки поднимались в воздух, наполняя его бесшумным трепетом своих крылышек, и ветерок уносил их тучами коричнево-желтых хлопьев. Их прибивало грудами к изгородям, уносило водой оросительных канав, вырытых вдоль дороги. Хазл и Хатти скоро к ним привыкли, но Поссум не переставал неистово на них лаять.

— Гм, я что-то не слышал, чтобы лошадей приучали к бабочкам, — посмеивался Билл. — Это поднимет их цену долларов на пятьдесят.

— Подождите, что вы скажете, когда через границу Орегона проедете в долину реки Роуг. Вот где земной рай! — говорили им местные жители.

— Там и климат исключительный, и живописные пейзажи, и фруктовые сады… Эти сады приносят двести процентов прибыли, а земля там стоит пятьсот долларов за акр.

— Ишь ты! — сказал Билл, когда они отъехали и собеседник уже не мог слышать его слов. — Нам это не по карману…

А Саксон ответила:

— Уж не знаю, как будет насчет яблок в лунной долине, но знаю, что мы получим десять тысяч процентов счастья на капитал, состоящий из одного Билла, одной Саксон и неких Хазл, Хатти и Поссума.

Проехав округ Сискиу и переправившись через высокий горный перевал, они добрались до Эшленда и Медфорда и остановились на берегу бурной реки Роуг.

— Это удивительно, великолепно, — заявила Саксон, — но это не лунная долина.

— Нет, это не лунная долина, — согласился Билл.

Разговор происходил вечером, вскоре после того, как Билл поймал чудовищную форель и, стоя по горло в ледяной воде горной реки, целых сорок минут силился намотать лесу на катушку; наконец, с победным кличем, достойным команчей, он выпрыгнул из воды, держа добычу за жабры.

— «Кто ищет — тот находит», — тоном предсказательницы изрекла Саксон, когда они свернули к северу от перевала Гранта и двинулись дальше, через горы и плодородные долины Орегона.

Однажды, на привале, сидя у реки Умпква, Билл принялся сдирать шкуру с первого убитого им оленя. Подняв глаза на Саксон, он заметил:

— Если бы я не побывал в Калифорнии, то, пожалуй, решил бы, что нет на свете ничего лучше Орегона.

А вечером, когда, поужинав олениной, Билл растянулся на траве и, опираясь на локоть, закурил папиросу, он сказал:

— Может быть, никакой лунной долины и нет. Но если и нет, то не все ли равно? Мы можем искать всю жизнь. Лучшего мне и не надо.

— Нет, лунная долина существует, — строго возразила Саксон. — И мы ее найдем. Мы должны ее найти. Подумай, Билл, это же невозможно — всегда бродить. Тогда у нас не будет ни маленьких Хазл, ни маленьких Хатти, ни маленьких… Билли…

— Ни маленьких Саксон, — вставил Билл.

— Ни маленьких Поссумов, — торопливо закончила она, кивая головой и протягивая руку, чтобы приласкать фоксика, с увлечением обгладывавшего оленье ребро. В ответ раздалось сердитое рычанье, и оскаленные зубы Поссума едва не вцепились ей в руку.

— Поссум! — воскликнула она с горьким упреком и снова протянула к нему руку.

— Оставь! — удержал ее Билл. — Это же инстинкт. Как бы он тебя в самом деле не хватил.

Рычание Поссума становилось все более грозным, его челюсти крепко стиснули кость, охраняя ее, глаза, засверкали яростью, шерсть на загривке встала дыбом.

— Хороший пес никогда не отдаст свою кость, — заступился за него Билл. — Я не стал бы держать собаку, у которой молено отнять кость.

— Но ведь это мой Поссум, — спорила Саксон, — и он меня любит. Я хочу, чтобы он любил меня больше, чем какую-то гадкую кость. И потом — он должен слушаться… Сюда, Поссум, отдай кость! Отдай сейчас же! Слышишь!

Она осторожно протянула руку, рычанье становилось грознее и громче, и фоке едва не цапнул ее за руку.

— Я же тебе говорю, что это инстинкт, — снова сказал Билл. — Он любит тебя, но пересилить себя не может.

— Он вправе защищать свою кость от чужих, но не от своей матери, — заявила Саксон. — И я заставлю его отдать ее!

— Фокстерьера очень легко разозлить, Саксон. Ты доведешь его до крайности.

Но Саксон упрямо настаивала на своем и подняла с земли хворостинку.

— А теперь отдай-ка мне кость.

Она погрозила собаке хворостиной, и рычанье Поссума стало свирепым. Он снова попытался куснуть ее и всем телом прикрыл кость. Саксон замахнулась, делая вид, что хочет его ударить, — и он вдруг выпустил кость, опрокинулся на спину у ее ног, задрав все четыре лапки кверху и покорно прижав к голове уши, а глаза, полные слез, явно молили о прощении.

— Здорово! Вот так штука! — прошептал Билл, пораженный. — Посмотри, Саксон! Он подставляет тебе грудь и брюшко — распоряжайся, мол, моей жизнью и смертью. Он словно хочет сказать: «Вот я тут весь. Наступи на меня. Убей, если хочешь. Я люблю тебя, я твой раб, но я не могу не защищать этой косточки. Инстинкт во мне сильнее меня. Убей меня, я ничего не могу поделать».

Весь гнев Саксон растаял, слезы выступили у нее на глазах; она нагнулась и взяла щенка на руки. Поссум был вне себя; он взвизгивал, дрожал, извивался, лизал ей лицо, вымаливал прощение.

— Золотое сердце, розовый язычок, — напевала Саксон, прикладывая щеку к мягкому, все еще дрожащему тельцу. — Мама просит прощения, мама никогда больше не будет тебя мучить. На, миленький, на! Видишь? Вот твоя косточка! Возьми ее!

144