Лунная долина - Страница 125

125

«Теплая компания» выгодно отличалась своим демократизмом и царившей между его членами солидарностью. Ее участники мало общались с остальным здравомыслящим и добронравным населением Кармела. То были аристократы от искусства и литераторы, и их звали «буржуями». А они, в свою очередь, осуждали «компанию», считая ее неисправимой богемой. Табу распространялось также на Билла и Саксон. Билл держался своих и не искал работы в другом лагере. Да ему и не предлагали ее.

У Холла был открытый дом. Местом для сборищ служила большая комната, — там был огромный очаг, диваны, книжные полки и столы, на которых были навалены книги и журналы. Здесь Саксон и Билл встречали не менее радушный прием, чем остальные члены компании, и чувствовали себя, как дома. Здесь, когда смолкали споры решительно обо всем на свете, Билл играл в педро, пятерку, бридж, бунк и другие игры. Саксон, ставшая любимицей всех молодых женщин, шила с ними, учила их делать красивые вещицы и, в свою очередь, училась у них новым вышивкам.

Не прошло и нескольких дней их жизни в Кармеле, как Билл робко заметил, обращаясь к Саксон:

— Знаешь, Саксон, ты себе и представить не можешь, насколько мне недостает всех этих твоих нарядных финтифлюшек. Отчего бы тебе не написать Тому, чтобы он их выслал срочной почтой? А когда мы опять тронемся в путь, мы их отошлем обратно.

Саксон написала Тому, и весь этот день ее сердце радовалось. Значит, муж все еще остался ее любовником, в его глазах опять вспыхивали прежние огни, которые угасли в кошмарные дни забастовки.

— Тут много хорошеньких мордочек, но ты лучше всех, или я ничего в женщинах не понимаю, — рассуждал Билл.

И в другой раз:

— Я тебя люблю до смерти. Но если твоих вещиц не пришлют, будет чертовски обидно.

У Холла и его жены были две верховые лошади, стоявшие в платных конюшнях, и Билла, конечно, тянуло к этим конюшням. Владелец лошадей обслуживал всю местность и возил почту между Кармелом и Монтери, а также давал напрокат коляски и линейки на девять мест. К экипажу полагался и кучер. Кучеров часто не хватало, и в таких случаях призывали на помощь Билла; он стал запасным кучером. Когда он ездил, то получал три доллара в день, и не раз приходилось ему возить компании туристов по Семнадцатимильной дороге в Кармелскую долину и вдоль побережья, к различным живописным местам и пляжам.

— Ну уж и публика эти туристы, такие кривляки! — рассказывал он потом Саксон. — Мистер Роберте то да мистер Роберте ее — всякие китайские церемонии, — не забывай, мол, что мы поблагороднее тебя. Дело в том, что я ведь хоть и не слуга, а все-таки им не ровня. Я кучер — нечто среднее между батраком и шофером. Уф! Если они кушают, то дают мне мою порцию отдельно, либо когда уже сами наедятся. Нет того, чтобы обедать всей семьей, как у Холла и у его ребят. А сегодняшняя компания просто-напросто не позаботилась о завтраке для меня. Теперь уж ты, пожалуйста, давай мне завтрак с собой, я ничем не желаю быть обязанным этим проклятым зазнайкам. Ты бы видела, как один из них пытался дать мне на чай. Я ничего не сказал, только поглядел на него так, точно он пустое место, и через минуту будто случайно повернулся к нему спиной. Он прямо опешил.

И все-таки Биллу приятно было работать с лошадьми. Ему нравилось держать в руках вожжи и вместо четверки тяжелых битюгов править четверкой рысаков; нравилось, поставив ногу на мощный тормоз, делать опасные повороты над головокружительной пропастью или на узкой горной дороге, под испуганные крики дам. А когда приходилось выбирать лошадей и определять их качества или лечить их болезни и увечья, то даже хозяин конюшни уступал первенство Биллу.

— Я могу в любое время получить здесь постоянную работу, — хвастался он Саксон. — В деревне всегда найдется пропасть дела для мало-мальски смышленого парня.

Держу пари на что хочешь: стоит мне только заикнуться, что я требую шестьдесят долларов в месяц и готов работать постоянно, — хозяин прямо ухватится за меня. Он уже не раз закидывал удочку. Послушай, Саксон! А ты понимаешь, что твой благоверный научился новому ремеслу? Право же, научился! Я теперь мог бы получить работу и на почте, — в Озерной области почтовые кареты запрягают шестеркой. Если мы с тобой попадем туда, я подружусь с каким-нибудь кучером и поучусь править шестеркой. А ты сядешь рядом со мной на козлы. Вот будет потеха! Вот потеха!

Билл мало интересовался спорами, происходившими в большой комнате Холла. Он называл их «переливаньем из пустого в порожнее» и считал это занятие потерей драгоценного времени, которое можно употребить на игру в «педро», плавание или борьбу на песке. Напротив, Саксон с удовольствием слушала эти словопрения; правда, понимала она далеко не все, и только чутье помогало ей время от времени улавливать какие-то новые мысли.

Но чего она никак не могла понять, так это пессимизма, который порой овладевал этими людьми. Ирландский драматург был натурой неуравновешенной, и на него находили приступы самой тяжелой ипохондрии. «Шелли», писавший в своей бетонной келье водевили, тоже оказался безнадежным меланхоликом. Сент-Джон, молодой журналист; считал себя анархистом и последователем Ницше. Художник Мэзон уверял, что все в мире повторяется, и делал отсюда самые убийственные выводы. Холл же, обычно такой веселый, способен был перещеголять их всех, когда пускался в рассуждения о космическом пафосе религии и нелепом антропоморфизме тех, кто боится смерти. В такие минуты эти сыны искусства подавляли Саксон своей мрачностью. Бедной женщине трудно было понять, почему из всех людей на свете именно они почитают себя самыми несчастными.

125